Когда на старых березах появляются первые желтые пряди, я укладываю в рюкзак корзинку, закидываю за плечо старень­кую «ижевку» и отправляюсь на сельги к Петручью. Уж где-где, а на вырубках, что тянутся до самого Онего, брусники всегда вдоволь.

Есть у меня там, на левом берегу ручья, заветная полянка.

Посреди нее стоит полутораметровый еловый пень. Кора на нем давно уж обвалилась. Серый витой ствол источили жуки. Но смолистый обломок могучего дерева стойко держится. Омытая дождями и иссеченная зимними буранами древесина сверкает на солнце серебристым блеском.

По всей полянке сплошным ковром кустится брусничник. И в урожайный год ягоды здесь было столько, что набирал я целую корзинку. Самые крупные гроздья зрели вокруг пня. Даже в за­сушливый год старый пень украшался к осени ярким ожерельем пунцовой брусники.

Прошлое лето выдалось на редкость сухим. Ягод в окрестных лесах было мало, а выбраться на Петручей мне все не удавалось. Лишь в конце сентября я выкроил время, чтобы наведаться в свой лесной заказник.

Когда автобус, с которого я сошел, поворчав, будто недо­вольный, что я не еду дальше, скрылся за поворотом и затих, я спустился к ручью и зашагал берегом.

В тенистых зарослях было свежо. Сиреневым переливом на солнце сверкали паутинки. Молодые синицы тарахтели еще не окрепшими голосами.

До заветной полянки оставалось каких-то полкилометра, как вдруг на илистом берегу омутка я заметил широкий медвежий след. Он был настолько свеж, что я невольно начал вслушивать­ся, не трещит ли поблизости валежник. Но вокруг суетились одни синицы.

Пройдя еще немного, я нашел развороченный ствол трухлявой осины. «Значит, хозяин побывал и здесь, - мелькнула мысль,- но где-то час тому назад, не меньше. Над такой валежиной по­трудиться - время надо».

Потом я нашел сорванную медвежьей лапой кочку, сдвинутый камень. И тут я понял: медведь-то идет моим путем - прямехонь­ко к брусничной полянке.

Я пошел как можно тише. Думаю: если он моей брусникой лакомится, сгоню - полянка-то моя.

Еловый пень я увидел издали. Выйдя на край поляны, стал приглядываться к кочкарнику. Так оно и есть, здесь побывал уже Топтыга - на брусничнике гроздья объедены, лишь кое-где вид­нелись две-три ягодки. И только возле пня алели крупные гроздья спелых ягод.

Я прислонил ружье к обломку ели, сбросил рюкзак и начал было доставать корзинку, как мочку уха вдруг пронзила острая боль. Я дернул головой и у самого лица увидел гудящую осу. В ту же секунду надо мной закружился целый рой.

А из-под камня все поднимались осы. Я закрыл лицо рука­вами куртки и отпрянул в сторону.

Превозмогая острую боль, издали разглядывал я свой пень и только тут заметил, что ружье и рюкзак остались возле него. Чтобы взять свои пожитки, придется снова пробиваться через этот гудящий рой. Не ждать же мне, пока угомонятся осы.

Была не была! Стягиваю с себя куртку, накрываю ею голову и руки, во всю прыть лечу к пню и хватаю оставленное добро. Краешком глаза успел заметить, что возле пня между корней ободран мох и на бурой земле лежит разваленный серый шар осиного гнезда.

Лишь под мохнатыми елями на берегу Петручья, где уда­лось обмыть распухшее ухо, я спокойно обдумал вес, что про­изошло. До меня медведь наведался на брусничную полянку. Объ­ел все ягоды вокруг, пока не добрался до пня. Тут он разворошил осиное гнездо, и осы прогнали его, не допустив до самых сочных ягод. Меня они, конечно, приняли за Топтыгина и дружно при­нялись отстаивать свой дом. Так за чужой разбой досталось мне.

В ту осень еловый пень остался зимовать в брусничном оже­релье.

 

назад