1

Перед самым отлетом из Диксона мои старый друг, известный полярный радист, подарил мне щенка.

- Возьми, - говорит, - отряд в сопки уйдет, а вам двоим веселей будет в лагере время коротать.  Меня  вспомнишь и, может, спасибо скажешь.

Щенку не было еще и трех месяцев. Ходил он как-то боком, вперевалочку, смешно переставляя голенастые с кривинкой лапы. При каждом шаге висящие кончики ушей взмахивали в такт. Но стоило ему чем-нибудь заинтересоваться, уши настороженно выпрямлялись, как у настоящей лайки, и он, склонив голову на­бок, не сводил любопытного взгляда с незнакомого предмета.

Так он стоял и с удивлением разглядывал лохматые унты пи­лота, пока мои друзья-геодезисты не крикнули из самолета:

- Михалыч! Ты с нами полетишь или будешь ждать, когда из этого цуцика волкодав вырастет?

Я схватил щенка в охапку и поднялся вместе с ним в са­молет.

Мои товарищи - веселые и острые на язык люди. И мне вовсе не хотелось, чтобы вместо звучной и красивой клички к щенку приклеилось обидное прозвище «цуцик» или «волкодав». Уже с первых минут полета я начинаю придумывать имя своей собаке.

Щенок лежит у меня на коленях и посапывает, уткнув нос в полу меховой куртки. Ему и дела нет до того, чем заняты мысли хозяина. Мне мешал сосредоточиться монотонный гул мо­тора, а может, я вообще не годился на роль крестного отца - во всяком случае, ничего подходящего придумать я не смог. Я уже начал было сетовать на друга: «Подарил собаку, а об имени не побеспокоился». А потом решил: «Ладно. Как только прилетим на Гыду, в первой же радиограмме спрошу, как назвать щенка. Пусть сам голову ломает».

И тут меня осенило. Первый наш лагерь будет стоять на реке Гыде. Именно там, в Гыданской тундре, моей собаке придется расстаться со щенячьим детством. И кто знает, может быть, там ждут ее суровые схватки с хозяевами тундры - полярными со­вами, песцами и злобными волками.

До самого конца полета я шевелил теплые, бархатные уши щенка и вполголоса приговаривал: «Гыда! Славный песик. Я тебя и обиду не дам. Никакой ты не цуцик. Ты Гыда!!!»

Самолет сделал посадку на льду небольшого озерка, непода­леку от берега Гыды. Мы быстро разгрузили его. Солнце было еще довольно высоко, но не хотелось задерживать летчиков: неизвестно, что может случиться с погодой через час-другой.

Пилоты пожелали нам ни пуха ни пера, и вот уже самолет поднялся в воздух, а снежные струи, закрученные могучим винтом, рассеялись по насту. Темная точка нашего АН-2 уносилась на северо-восток, к Диксону.

Отряд сразу же включился в работу. Мы перетаскали к берегу реки инструменты, продукты, палатки, рацию и резиновые лодки. А мой песик, обрадованный, что наконец-то самолетная тряска кончилась, носился от озерка к реке и обратно. Когда разрывали снег, ставили палатки, загоняли в промерзшую землю колья с железными наконечниками и подвязывали растяжки антенн, щенок крутился у самых ног. Парни отмахивались от него рукавицами и добродушно журили:

- Не мешай-ка ты нам, братец. А то не будет у тебя крыши над головой.

А я, больше для того, чтобы отвлечь своих друзей от всяких несолидных «цуциков», то и дело строго приказывал: «Гыда, сюда! Гыда, не смей! Гыда, сиди!» И столько раз повторил за день придуманную мной кличку, что вечером, когда все собра­лись за ужином, парни наперебой подсовывали общительному пе­сику лакомые кусочки и как один называли его Гыдой.

2

Весь май мы простояли на берегу Гыды. Еще на лыжах, по насту мои друзья облазили все окрестные сопки. Пес быстро при­вык к тому, что на рассвете люди уходили в маршрут и под ве­чер возвращались. Каким чутьем он определял, что отряд идет к лагерю, трудно сказать. Но бывало, еще за четверть часа до их прихода Гыда пулей вылетал из палатки и убегал в тундру.

Первое время я тревожился за него, как бы за сопками не нарвался на волка, но потом успокоился. Гыда стал для меня настоящим сигнальщиком. Стоило ему выскочить из палатки, я ставил на горячую печурку кастрюли с едой - знал, что скоро придут уставшие за день парни.

Гыда заметно подрос за этот месяц. Выпрямились и вытяну­лись его ноги. Уши уже не ломались и всегда стояли торчком. Он все больше походил на свою родню - восточно-сибирских лаек.

Весна уже постучалась в двери Гыданской тундры. Полярное незаходящее солнце днем жгло снега. Но едва оно скрывалось за сопки, мороз так схватывал капельки талого снега, что они пре­вращались в лед, и наст гудел под ногами.

В такие часы дороги открывались по всей тундре. И мои друзья пользовались услугами мороза: уходили пешком, а лыжи и при­боры тянули за собой на легких санках. Днем, когда солнце добиралось до самой высокой небесной точки и снеговой «асфальт» не выдерживал тяжести человека, геодезисты были уже на ка­кой-нибудь сопке. А там они обходились без лыж.

С каждым днем вершины окрестных сопок все больше осво­бождались от снега. Их бурые макушки казались издали ста­ринными папахами, отороченными белым горностаевым мехом, - границей снегов.

Как-то вечером, когда парни вернулись из тундры и расска­зывали о своем переходе, Гыда, положив голову на вытянутые лапы, дремал возле гудящей жаркой печурки. Вдруг неведомая сила подбросила его, и пес стремительно бросился в дверь палатки.

- Эк припекло нашего Гыдана! Разоспался,  чуть  уголек  из печки  не  проглотил,-  смеялись парни, шутя разыскивая уголек, которым будто бы прижгло Гыду.

Вдруг за брезентовой стенкой послышалось глухое рычанье, и раздался пронзительный вопль нашего пса.

- Волки! -  подумал я и, схватив карабин, выскочил из палатки.

Первое, что я увидел, - это клубок грызущихся зверей. Где-то в самой середине был мой Гыда. Стрелять из карабина в эту мохнатую кучу – значит, случайно подстрелить Гыду.

В два прыжка я приблизился к свалке и тут только разгля­дел, что все противники Гыды - собаки, покрытые длинной пу­шистой шерстью. У меня не было времени раздумывать, откуда тут взялись собаки. Прикладом карабина я начал разбрасывать налетчиков, чтобы хоть как-то помочь моему Гыде.

Собаки бросились врассыпную, и лишь одна, скуля и взвиз­гивая, крутилась на месте: на загривке у нее висел мой отваж­ный пес. Только я освободил пленницу Гыды, как она трусливо отбежала в сторону.

Из-за палатки появилась оленья упряжка. На нартах сидел человек. Тормозя ногой по насту, он остановил оленей. В пять минут все прояснилось.

- Зачем не стрелял? - спросил каюр, протягивая мне руку.

Каюром оказался Уялгын - пастух одного из ненецких оле­неводческих колхозов. Два года назад я ремонтировал колхозную радиостанцию и тогда познакомился с Уялгыном.

- Как же стрелять, если это собаки? - удивился я.

- Собак стрелять не надо. В воздух стрелять надо. Эти со­баки сколько злые, столько карабин боятся. А твоя собака хоро­шая, пять мои не боится.

Уялгын распряг оленей и отвел в соседний распадок, а сам остался ночевать в нашей палатке. Его собаки в присутствии хо­зяина помирились с Гыдой. Но все-таки мы не решались выпус­кать щенка на улицу одного.

Наш гость рассказал, что пастухи колхоза гонят стадо на лет­ние пастбища  к берегам самого большого на Гыданском полуострове озера Ямбуто.

- Лето будем пасти, осень будем пасти. Зиме снова приве­дем олешки Гыда-яха, - пояснил Уялгын. - Утром стадо дальше гонять будем.

Наутро, едва из-за сопок выдвинулся край солнца и заискрил­ся наст, показалось стадо. В нем было больше тысячи оленей. Пастухи, товарищи Уялгына, решили не делать остановки в на­шем лагере и погнали стадо дальше.

- Сколько олешки надо? - спросил на прощание Уялгын.

Мы наотрез отказались. У нас еще большой запас продуктов. И чем меньше он окажется до вскрытия рек и озера Ямбуто, тем легче нам будет вести лодки по Гыде и Ямбу-яхе. Там на при­брежных сопках мы будем работать все лето.

- Ладно, - сказал Уялгын.  - Ямбуто придете, самый жир­ный олешка угощать буду.

3

Наконец,  в тундру пришла настоящая весна, крикливая и шумная. Тысячи гусей, уток, лебедей, куликов вернулись к род­ным гнездовьям. На каждом озерке, освободившемся ото льда, крякали, гоготали, пересвистывались птицы, жизнь которых свя­зана с водой и лохматыми кочками.

Заквохтали, забеспокоились куропатки, довольно молчаливые в пору снегов.

Вскоре и снега не стало. Его остатки хоронились лишь в глу­боких оврагах, куда солнце заглядывало на час-другой. Звонкое, голосистое лето с запахами цветущей голубики и распускающихся листочков карликовой березки уже спешило к нам.

По реке еще шли льды. И хотя работы на Гыде мы заверши­ли, пришлось ждать, когда кончится ледоход и река очистится. Ведь для наших резиновых лодок любая льдина - что острый нож.

Парни с утра уходили на охоту, и наша кухня всегда была обеспечена свежей дичью.

Однажды, закончив сеанс связи с Диксоном, я взял ружье и, окликнув Гыду, отправился в тундру. Гыда и раньше ходил на охоту с парнями. Но проку от него не было никакого. То распугает уток на озерке, то разгонит стаю куропаток. И парни отказались брать его с собой, больше ходили в одиночку.

- Учи свою собаку сам, - говорили они.

...Гыда радовался тому, что я с ним пошел побродить. Он как угорелый носился по кустам густого тальника, которым заросли журчащие в распадках ручьи, самоотверженно шлепал по лу­жам и, остановившись в сторонке, поглядывал: идет ли хозяин?

В то утро мне здорово повезло. Переправляясь через ручей, я услышал звонкое гаканье: на меня летела пара гусей. Я успел сорвать ружье с плеча и выстрелить. Летевший впереди гусак перевернулся в воздухе и упал в кочкарник. Пока я выбирался из оврага, Гыда был уже возле добычи и остервенело трепал гусака.

«Вот вам и наука, - вспомнил я о разговоре с друзьями. - Потреплет Гыда гуся и узнает, что такое дичь. Отличным по­мощником будет».

Но моим мечтам, видно, не суждено было осущест­виться.

Уложив гусака в рюкзак, мы снова пошлепали по чавкающим кочкам. Гыда бежал то впереди меня, то слева, то справа. Я ра­довался неутомимости Гыды и ждал, когда он отыщет стайку-уток и отвлечет ее, чтобы я тем временем мог сделать дуплет. Но утки, всполошенные Гыдой, взлетали гораздо раньше, чем я успе­вал подойти на выстрел.

Бесцельно проболтавшись по тундре полдня, я повернул назад к лагерю. В душе я ругал своего бестолкового помощника. Не будь его со мной, я бы сумел подобраться к уткам. Нет, на такую охоту Гыду лучше не брать.

А тот, не ведая о моих мыслях, бойко шнырял где-то впе­реди.

Вдруг я увидел, как Гыда настороженно замер, а затем прыж­ками кинулся к одинокому кусту тальника. Навстречу ему из-под куста метнулась гусыня. Истошно гогоча, она ударила Гыду свои­ми распахнутыми крыльями и долбанула оторопевшего пса тя­желым клювом. Гыда пробовал было увернуться, но откуда-то налетел гусак, и они вдвоем принялись тузить моего незадачли­вого помощника.

Не знаю, сколько ударов пришлось на бедную голову Гыды, только под конец он кинулся со всех ног искать у меня защиты. Гусак и гусыня поднялись в воздух и, беспокойно гакая, улетели к сопкам.

Гусиная пара приняла моего Гыду за одного из песцов,  которые в это время шарят по гнездам и разоряют их. В иное время гуси вряд ли решились бы дать такой дружный отпор непрошеному гостю.

До самых палаток Гыда не отставал от меня ни на шаг.

Когда мы пришли в лагерь и я достал из рюкзака гуся, пар­ни немало удивились.

- Смотри-ка, с хозяином Гыда научился охотиться.

- Молодец, Гыда, такого гусачину помог хозяину добыть. Ай да собакевич! -  наперебой расхваливали они моего бездар­ного помощника.

Я не стал разуверять их в способностях Гыды. Ни слова не сказал про то, как его отделали гуси. А поколотили они его здо­рово. С того дня, как ни уговаривали парни Гыду идти с ними на охоту, как ни звали, он всегда оставался в лагере.

4

Долгие месяцы, проведенные Гыдой в тундре, не всегда были для него легкими и безоблачными. На его долю выпадали до­вольно суровые испытания. Но каждый день прибавлял Гыде собачьей мудрости. Он превращался в доверчивого и в то же вре­мя бесстрашного пса.

Наконец, настал день, когда мы сняли свой лагерь и отправи­лись вверх по реке Гыде. Деловито тарахтел подвесной лодочный мотор. Кусты тальника, выпрямившиеся после весеннего поло­водья, прощально кивали нам зелеными ветвями. Мы плыли от­крывать новые земли.

Гыда, как заправский капитан, стоял на носу лодки и внима­тельно следил за убегающими берегами.

Потом наши лодки вошли в правый приток Гыды - реку Ямбу-яха, которая берет начало в озере Ямбуто.

Несколько раз мы делали остановки на этой реке для ноче­вок. Берег у Ямбы-яхи невысок. Взойдешь на него – и, насколько хватает глаз, тянется тундра. А по ней, словно осколки стекла, рассыпаны сверкающие на солнце крошечные озерки.

Весь июль и август наш маленький отряд работал на берегах озера Ямбуто. Уялгына и его товарищей-пастухов мы так и не встретили. Правда, на сопках парни видели следы большого оленьего стада и однажды в распадке нашли старое кострище.

Полярный день давно кончился. А с ним пошло на убыль и короткое северное лето. Холодные ветры Карского моря гнали над тундрой табуны темных клочкастых туч. Потянулись серые дождливые дни.

Чтобы скорее закончить работу, парни уходили в сопки даже в дождь. И теперь в палатке оставался я один. Гыда тоже убе­гал с ребятами.

Однажды под вечер мы собрались в одной палатке и слушали радио. Гыда, развалившись на спальном мешке, дремал. Вдруг, уловив какой-то посторонний звук, он насторожил уши и вско­чил. Мы выключили приемник и тоже прислушались. За стенкой палатки что-то сухо потрескивало. Словно кто-то ломал макароны.

Гыда уже стоял у выхода и нетерпеливо повизгивал, ожидая, когда кто-нибудь из нас расстегнет деревянные пуговицы на двери.

Он вымахнул из палатки, едва не сбив меня с ног, и громко залаял.

- Хор-хор! Не шуми, Гыда! Не пугай олешки, - донесся из серых сумерек знакомый голос Уялгына.

Наша палатка оказалась в окружении танцующего леса: во­круг нее толпились олени-рогали.

- Теперь будем ваши гости, - весело сказал Уялгын. - Олеш­ки пригнали Ямбу-яха. Пасти будем.

Пастухи - товарищи Уялгына - распрягли оленей, и в счи­танные минуты рядом с нашими палатками встали два остроко­нечных чума.

А Уялгын хлопотал возле своих нарт и с нарочитой укоризной выговаривал:

- Ай-яй. Нехорошо. Ямбуто были, к Уялгын не пришли. Сле­ды ваши видел. Мои олешки рядом Ямбуто были. Не хотел жир­ный олешка кушать, давай котел, сам варю. А ты чай вари.

Приезд Уялгына был для нас очень кстати. Внезапно насту­пившая зима лишила нас разом и дичи, и рыбы. Теперь же мы могли не беспокоиться о продуктах. Уялгын и его друзья вдоволь снабдят нас олениной.

Целую неделю наш лагерь пировал. Вечерами мы слушали рассказы Уялгына и его товарищей об их приключениях в тунд­ре. Когда Уялгын гнал оленей к Ямбу-яхе, на стадо напала волчья стая. Собаки пастухов смело вступили в бой с волками, и трое поплатились жизнью. Их унесли в тундру волки.

По утрам оленье стадо серыми ручьями растекалось по соп­кам на укрытые снегом ягельники. А к ночи пастухи перегоняли оленей в распадок, чтобы уберечь их в случае бурана. И с каж­дым днем стадо уходило все дальше и дальше от нашего лагеря.

Через неделю Уялгын и его друзья в последний раз пришли к нам в палатку.

- Однако идти надо. Олешки гонять, - сказал Уялгын. - Ягель тут остался совсем мало. Когда, Михалыч, снова Гыдан придешь?

Я ответил, что на будущее лето наш отряд снова прилетит на Гыданский полуостров.

- Встречать буду, - улыбаясь, произнес Уялгын.

Как мы ни отказывались, пастухи оставили нам на прощанье целую оленью тушу.

5

На следующий день за нами прилетел самолет.

Услышав гул самолета, мы высыпали на берег и развели кос­тер, чтобы летчики могли определить направление ветра. АН-2 развернулся над лагерем и, снижаясь, заскользил по снежной целине реки.

Мы, как настоящие зимовщики, тискали в объятиях пилотов и бортмеханика. Гыда бегал вокруг самолета и обнюхивал его широченные лыжи.

Пока пилоты распивали в палатке чай, бортмеханик копался в самолете. Вскоре он пришел расстроенный, сообщил, что при посадке повредили крепление одной лыжи.

- Придется разбирать, - сокрушенно сказал он.

До самых потемок пилоты вместе с бортмехаником ремонти­ровали самолет. Осталось сделать самую малость, но наступила ночь.

Я сообщил на Диксон, что командир самолета решил выле­теть утром.

Но вылететь нам не удалось. Ночью засвистел ветер, захло­пали стены палаток, закрутилась поземка. Вместе с пилотами мы вылезли из теплых спальных мешков и всеми веревками, ко­торые у нас были, принялись закреплять самолет за прибрежные кусты и колышки, которые с трудом загоняли в мерзлый берег.

Далеко за полночь, измученные и усталые, мы заснули тяже­лым сном. Не знаю, сколько часов мы спали, но когда я проснул­ся, за тоненькой парусиновой стенкой палатки по-прежнему свис­тел ветер и царапал наше жилище колючими когтями снежинок.

Три дня не унималась пурга. Самолет все больше тонул в сне­гу. Уже скрылись под снегом лыжи. Летчики каждый день за­пускали двигатель, и вихри от винта сдували часть снега.

Из Диксона шли невеселые вести. Там тоже бушевала пурга.

На четвертый день мы заложили в котел последний кусок мяса, оставленного нам Уялгыном, и засыпали последнюю горсть крупы. Мы уже сетовали на то, что не взяли у Уялгына больше оленины.

И только Гыде будто и дела не было до нашей беды. Он бро­дил по палатке, прикладывал свою лобастую голову на колени то одному, то другому и вопросительно заглядывал в глаза.

- А ты, Гыдан, есть не хочешь? - спрашиваю я, когда он начинает тереться о мой валенок. В ответ пес радостно виляет хвостом  и, словно для того, чтобы  развеять  настроение людей, громко гавкает.

Я наливаю в миску остывшего кипятка и предлагаю Гыде. Пес несколько раз лизнул и отошел в сторону. У него и впрямь был сытый вид.

- Может, Гыда в тундре мышей наелся? - сказал начальник нашего отряда. - Ведь он уже два раза выходил из палатки.

Я не мог поверить, чтобы в вихрях снега пес мог поймать мышь. И когда Гыда в третий раз начал скрести снег у порога, я выпустил его, а сам пошел следом...

После того как вьюга похозяйничала в тундре, от нашей троп­ки, которая вела к реке, не осталось и следа. А снежные валы вдоль нее выросли в настоящие барханы.

Но что это? Увязая в снегу, Гыда подошел к одному бархану и  начал  проворно    работать лапами.    В  несколько    секунд он прорыл глубокую нору и исчез под снегом- Я с интересом наблю­дал за действиями собаки и думал: неужели мышь настолько глупа, что станет терпеливо ждать, когда се сцапает пес?

Наконец, появился Гыда. В пасти у него был здоровенный ку­сок мяса. Пес улегся тут же у снежной норы и с аппетитом при­нялся грызть мороженое мясо.

Друзья немало удивились, когда я вошел в палатку с добрым куском оленины.

- Ты что, Михалыч, на черный день припрятал? - спросил начальник отряда.

- Припрятал, да не я, а Гыда. Видно, пока Уялгын жил в на­шем лагере  и мяса было вдоволь, Гыда запасся провиантом.

Парни не скупились на похвалы Гыде. А когда сварили оле­нину, все косточки, до единой, были отданы нашему кормильцу.

В эту ночь мы забрались в спальные мешки в хорошем рас­положении духа.

- Братцы, а что,  если Гыда пойдет по своим кладовкам но­чью? - спросил вдруг кто-то из парней.

- И то верно. Ты бы, Михалыч, привязал Гыдана. Голод ведь не тетка, будь она неладна эта пурга, - посоветовал начальник отряда.

Я взял тонкий тросик антенной растяжки. Один конец намотал на руку, другой пристегнул к ошейнику Гыды.

Под утро я почувствовал, что кто-то потянул меня за руку. В палатке все спали, а у входа нетерпеливо поскуливал Гыда. Я мигом оделся и вышел вслед за псом. Он тотчас исчез в бес­нующихся снежных вихрях. И если бы не туго натянутый тро­сик, я бы подумал, что Гыду унесла свистящая поземка. Прова­ливаясь по пояс в снегу, я еле поспевал за Гыдой.

Но вот тросик ослаб, и когда я подошел к собаке, Гыда уже рыл нору.

Я чуть не расцеловал Друга, когда он выбрался из-под снега с таким же куском оленины, как накануне. Гыда словно почув­ствовал, в какую беду попали люди, и положил добычу к моим ногам.

Когда все в палатке проснулись, печурка гудела, а в котле варилось мясо.

Девять дней над Гыданской тундрой бесновалась пурга. Де­вять дней в плену находился наш маленький отряд и эки­паж самолета. И пять дней из девяти нашим кормильцем был Гыда.

Пурга утихла так же внезапно, как и началась. Мы просну­лись от тишины. Выбравшись из палатки, увидели над сопками краешек солнца, выплывавшего из-за сопок, и ослепительно свер­кающую снежную целину.

Пока пилоты заканчивали ремонт самолета, мы свернули па­латки и погрузили все снаряжение.

Нашему спасителю Гыде предоставили самое лучшее сиденье у окна. Но когда самолет задрожал и тронулся с места, Гыда перебрался в проход и улегся на тюках.

Встречать наш самолет в Диксоне пришло много людей. Был среди них и мой друг-радист, подаривший мне Гыду. Когда мы обнялись, я сказал другу:

- Спасибо тебе за подарок. Собаке цены нет...

А Гыда недоуменно смотрел на нас и совсем не догадывался, о чем мы говорим.

 
 

назад