Смеркалось. Я спешил засветло добраться до ближайшей ветки узкоколейки, чтобы вместе с рабочими вернуться в поселок. Тонко поскрипывал под лыжами снег, в ящике за плечами брякали промёрзшие окуни. Из-за них-то я и задержался на Нимозере допоздна. Клевало хорошо, за весь день пробил во льду всего пять лунок, да и те почти в одном месте. А велик ли декабрьский день! Увлекшись рыбалкой, я и не заметил, как сумерки подступили.

А дорога предстояла немалая: от Нимозера до узкоколейки было около шести километров. Я взбирался на лесистые гор­ки и спускался в овраги, скрипел своими широкими лыжами по заснеженным, похожим на лесные озёра, болотам. Пробыв в пути около двух часов, я в недоумении остановился: где же узкоколейка, где вырубки, по которым она тянется? Ни узко­колейки, ни вырубок видно не было. Я стоял в старом ельни­ке, и мне казалось, будто тяжёлое свинцовое небо надо мной не падает только потому, что его подпирают своими вершина­ми запушенные снегом деревья.

Я понял, что ушел в сторону, но не знал куда: вправо или влево? Надо было спокойно разобраться, мысленно просле­дить весь свой путь - не оставаться же в лесу на ночь. Сбив с пенька снежную шапку, я присел и стал вспоминать, как шёл.

Вдруг где-то рядом послышался шорох, и мне на плечо упал снежный ком. Я вздрогнул от неожиданности и глянул на вер­шину ели. Там среди еловых лап копошилась какая-то боль­шая птица. Пока я силился рассмотреть её, на соседнее дерево опустилась вторая и тоже стала устраиваться поудобнее. При­смотревшись, я увидел, что это были самые обыкновенные серые вороны.

Птицы повозились минут пять и затихли. Видно, огромные ели оказались удобными для ночёвки.

В это время справа от меня далеко за лесом едва слышно прогудел паровоз. Я понял, что ушёл влево, и заспешил к по­езду, оставив ворон дремать на полюбившихся им ёлках.

Весь оставшийся путь я думал о серых отшельницах. Ведь если ворона и гнездится в лесу, то от человеческого жилья она, как правило, далеко не улетает. Тем более зимой. Где чаще всего можно встретить ворону? - На свалках да у помоек, поближе к жилью. А этих ворон я застал в двадцати километрах от бли­жайшего посёлка. Что их в такую глухомань потянуло, чем они кормятся там, где добывают пищу? Сколько я ни бился над этими вопросами, ответа найти не смог. Узнал я об этом зна­чительно позже.

Весной, когда открылась охота на боровую дичь, я уехал в нимозерские леса. На громадном изрезанном десятками кро­хотных озерков Макун-болоте был небольшой тетеревиный ток. Я поставил себе шалаш и, просиживая в нем зори, слу­шал радостные голоса вернувшихся на родину птиц.

Рядом с шалашом бегали турухтанчики и чибисы, кружили чайки, пролетали лебеди и гуси. Все они были жителями необъятного Макун-болота, у всех здесь были гнёзда.

Однажды на утренней заре я услышал, как вдруг вспо­лошились чайки. Они пронзительно кричали и как-то странно кувыркались в воздухе. Я навёл бинокль и увидел, что чайки го­нят ворону. Она торопливо махала крыльями, пикировала и взмы­вала вверх, стараясь увернуться от наседавших чаек. Чайки гна­ли ворону до самого края болота, а там серая воровка поспешила скрыться в лесу. Ворона, видно, пыталась украсть яйца из гнезда чаек, а те напали на неё. Мне часто приходилось видеть яйца уток, чибисов и чаек, расклёванные воронами.

Вот, оказывается, чем кормятся весной в этой глуши лес­ные отшельницы.

В средине июня, во время щучьего жора, я вновь приехал в эти места. В одной ламбушке, на краю Макун-болота, было много рыбы. По берегу дамбы я расставил свои самоловки и за каких-нибудь пару часов поймал пять крупных щук. Ловля мне понравилась. Я ходил с удочкой по берегу, ловил окуней да плотвичек и нацеплял их на рогатки, которые были рас­ставлены по всему берегу. Стоило какой-нибудь рогатке зашлёпать по воде, как я сразу же подбегал и вытаскивал на берег зубастую щуку.

Кое-где вдоль берега лежали до половины ушедшие в мох брёвна. Возле одного из них я нашёл целую горку створок ра­кушек перловицы.

«Не иначе как выдра или норка кормилась моллюсками, - подумал я. - Ишь, сколько ракушек нагрызла».

Но догадка моя не подтвердилась.

Утром, когда солнце поднялось довольно высоко, на ламбушку прилетели две вороны. Одна из них расхаживала по берегу и заглядывала в воду, другая прыгала следом и время от времени хрипло каркала.

Вот первая, что-то насмотрев, забрела в воду так, что перья на животе намокли, и выхватила со дна какой-то тёмный не­понятный предмет. Отлетев к бревну, ворона зажала в лапах свою добычу и стала долбить её клювом. Вторая тоже подле­тела, раскрыла клюв и, тряся крыльями, начала приседать и кланяться. Добытчица склюнула что-то со своих лап и поло­жила еду в клюв другой.

Мне стало ясно - это старая ворона кормится у берега со своим птенцом-слетком.

Когда вороны в поисках добычи ушли по берегу довольно далеко, я подобрался к бревну, где они недавно кормились, и увидел груду свеженьких створок перловицы. Это была воро­нья столовая, какие я уже не раз встречал на берегу ламбушки.

Оказывается, серые отшельницы и в лесной глухомани вда­ли от человеческого жилья чувствуют себя неплохо. Зимой они питаются падалью, весной промышляют разбоем да грабежом, а летом и осенью свежего мяса для них в каждой ламбушке сколько угодно.

Этой рыбалкой я остался очень доволен. И не потому, что поймал много щук. Я радовался, что нашёл ответы на все воп­росы, которые не давали мне покоя с самой зимы.

 

назад