Вечером ко мне забежал Клава.

- Айда к Графычу, чего дома сидеть. Мультиков сегодня по телевизору нету...

Я знал, что каморку кормача Мятлик не променяет ни на какие мультики. Да мне и самому хотелось по­бывать в домике Графыча.

- Когда мы пришли, Павел Евграфович ел суп из алюминиевой миски.

- Садитесь вечерять, охотнички, -  предложил он.

- Да нет, мы уже, - бойко ответил Мятлик. - Мы просто так пришли. А где горностай?

- Вон, в компании, - кивнул  головой старик.

И мы увидели натянутую на легкую правилку шкурку горностая вместе с беличьими на одном гвозде.

После того как мы с Клавой побывали на охотничь­ем путике Графыча, мне захотелось хоть когда-нибудь поохотиться по-настоящему. Ведь охотился же с ним Владимир, который приезжал из города.

- Дедушка Павел, а дядя Володя вам родствен­ник? - спросил я.

На этот раз старик не улыбнулся, и морщины на его лице не разгладились, а наоборот, как-то застыли, словно шрамы. Графыч полез в карман за портсигаром, прокашлялся и неторопливо раскурил тоненькую па­пироску. Корявыми заскорузлыми пальцами он пере­ворачивал на столе самодельную коробку портсигара.

- Володимер будет мне вроде как за сына. Сам-то я  скобарь - из-под Пскова, значит. Родина там моя. А как война началась, на фронт ушел. Семья в дерев­не осталась. Деревню враг дотла спалил. Там вся семья погибла. Никого из родни не осталось. А под Старой Руссой  фронтового дружка схоронил -  Егора Ошевнева.  Петрозаводский он был -  однополчанин мой. Вот его портсигар, на память себе оставил. Тут вот и адрес его   выбит.

Графыч мизинцем подтолкнул к нам солдатский портсигар. На внутренней стороне мы прочли адрес: «Карелия, Петрозаводск, Каменистая, 8».

- Войну-то я уже в Польше кончал. А как про­слышал, что домой скоро, написал по этому адресу. Больше мне писать было некуда. Володимер, сын его, ответил мне, к себе позвал. С победой-то я пришел в свое родное село, осмотрел головешки да печные тру­бы  и дале тронулся, к Егорову сыну. Только житель я не городской. Пожил, сколько мог, у Володимера, а потом в  лес подался.

- В лес? Стали охотником? - вырвалось у Клавы.

- Да нет, на лесозаготовки. - А охота - так, для веселья.

- Павел Евграфович, расскажите про охоту, - попросил я.

- А чего тут рассказывать? - Графыч широкой ла­донью смахнул со стола крошки. - Вот, к примеру, вы­шел такой случай, что я на глухаря ружья не под­нимаю.

- Почему? -  разом спросили мы с Мятликом.

Графыч рассказал нам историю, которая до мель­чайших подробностей осталась у меня в памяти, будто я вместе с ним встречал тогда весенние рассветы в да­лекой лесной сторожке.

Это было в ту весну, когда к будущему лесопункту «Речка» еще только-только начинали гнать узкоколейку. Самого лесопункта еще не было, и тракторные волоки веером разбегались во все стороны от конца узкоко­лейки.

Однажды на платформе привезли дощатый домик с одним оконцем, поставленный на сани-бревна. Трактором затащили его на высокий песчаный бугор у берега ламбушки. В домике поставили железную печку, смастерили топчаны.

- Живи, Павел Евграфович, в свое удовольствие, - сказал технорук.

И поселился Графыч в этом дощатом теремке. Ра­бота была нехитрая - уедут лесорубы к ночи в посе­лок, оставят бензопилы и трактора - вот и присмат­ривай, чтобы какой лихой человек не набедокурил. Ко­роче, определился Графыч в сторожа.

Днем промышлял рыбалкой и охотой, а посреди ночи выходил из своего домика и слушал, чем лес живет. Какая птица в родные края вернулась, какой зверь к человеческому жилью идёт. Одинокому человеку другой жизни и не надо.

Лесорубы - народ деловой. Днем окрест ревут трак­тора, завывают бензопилы, с тяжелым уханьем пада­ют вековые сосны. Днем зверь и птица сторонятся лес­ной делянки. А к вечеру вроде и не было великого шума. И утки шебуршат на ламбушке под самым окном Графыча, и лосиха с лосенком пройдет по бугру возле его домика.

Неподалеку от сторожки из ламбушки выбегал ру­чеёк. И здесь, на соснах, Графыч насмотрел глухари­ный ток. Добыл глухаря, потом другого. Хотел технорука предупредить, чтобы лес на току не валили, мол, глухари это место облюбовали. Да не успел, глядь, а уж лесу-то не стало. Одна сосна высоченная осталась. Вальщик пожалел ее, уж больно семенник хороший. С нее ветер семена за полкилометра отнесет, и новый лес поднимется.

Так и осталась стоять та сосна - такая же одинокая, как сам Графыч.

Глухари, когда не стало леса, подались в другие куртины. И только один старый петух не захотел по­кидать место своего игрища. Видно, не раз по весне этот старый боец выходил здесь грудь в грудь на честный бой со своим соперником.

Каждый вечер он прилетал на эту одинокую сос­ну. Вначале, застыв на фоне зари, прислушивался. За­тем, осмелев, проходил по суку и начинал щипать хвою. А за полчаса до самых глубоких сумерек майской ночи он расправлял веером хвост и, закинув к небу свою бородатую голову, словно колдун, начинал выговари­вать глухие заклинания.

В такие минуты Графыч садился на пороге и завороженно смотрел на глухаря. Хотя до птицы было до­вольно далеко, старику казалось, что он слышит каж­дое колено этой древней песни, не похожей ни на что другое.

Закончив свой недолгий вечерний концерт, глухарь втягивал голову в плечи и замирал. Боясь потревожить сон птицы нечаянным стуком, старик неслышно при­крывал за собой дверь сторожки и ложился спать. Но сон его, как и сон древней птицы, был коротким.

С первым проблеском рассвета старый глухарь вновь преображался. Он пел. Одна песня сменяла другую, и, казалось, будто «скирканье» и «точенье» глухаря рассеивали серые сумерки, пробивая дорогу алой заре и первому лучу солнца.

Старик встречал зарю вместе с глухарем. Он, как и вчера, садился на порог и слушал. И какая-то невы­сказанная радость переполняла его. Он радовался све­жести утра, занимавшейся заре, тому, что дышится легко, полной грудью, что рядом славит жизнь такая сильная большая птица.

Как-то под вечер на болоте, неподалеку от сторож­ки, захлюпали чьи-то шаги. К домику Графыча подо­шли двое парней с ружьями.

- Дедуля, пустишь переночевать? - спросил один. - Заблудились малость, из сил выбились.

- Топчанов не жалко, входите в дом, - пригласил старик и тут же принялся растапливать печку, чтобы накормить запоздалых гостей.

Потом при свете керосиновой лампы потчевал их рыбой и чаем. Оказалось, это студенты из Петрозаводска. Выдалось свободное время, решили поохотиться. Да вот вышли на вырубки и сбились с пути. Кружили, кружили по вырубкам, пока из сил не выбились, а тут и ночь близка. К счастью, приметили сто­рожку.

- Ох, заговорился я с вами, - встрепенулся Гра­фыч. - Дружка прозевал.

Студенты недоуменно переглянулись.

- Хотите, и вы можете глянуть, только лампу по­гасите.

Один из гостей дунул в стекло лампы, и пламя, по­лыхнув красным светом, угасло, Старик приоткрыл дверь сторожки и сел на пороге.

- Вон он, дружок мой, уже поет, - лицо Графыча осветила довольная улыбка.

Студенты завороженно смотрели на поющего глу­харя.

- Он каждый вечер сюда прилетает? - шепотом спросил один.

- Хоть часы проверяй по нему, - ответил старик.

-  Так это вы его сюда приманили? - спросил вто­рой.

- Где там. Глухарь - птица гордая, его не прима­нишь, - пояснил Графыч.  -  Он гораздо раньше меня здесь поселился. Токовище тут было.

Смеркалось довольно быстро. С вечера по небу плыли низкие тучи.  Глухарь спел еще несколько песен и, сложив веер хвоста, затих. Старик прикрыл дверь сторожки.

- Давай укладываться. Похоже, ночью дождь бу­дет, что-то ноги поламывает.

В сторожке было тепло от протопленной печурки. Графыч улегся на свой топчан, укрылся одеялом.

Студенты, постелив на топчаны ватники, тоже при­тихли. Серая пелена майской ночи затянула оконце сторожки.

Проснулся Графыч от глухого стука. Поднял голову, прислушался. И поначалу ему показалось, что ударил гром. Но все было тихо, а за окном по-прежнему темно. Старик опустил голову на подушку. Однако сон не шел.

«Может, какой охотник  в беду попал?» - подумал Графыч. Он сел на топчане и в потемках нащупал са­поги. Накинув ватник, старик приоткрыл дверь. Сырая струя воздуха хлынула в протопленную сторожку. Гра­фыч прислушался - вокруг все было тихо.

Приоткрыв дверь, старик зажег спичку и поднес ее к висевшим на стене ходикам. Часы показывали поло­вину второго. Загасив спичку, Графыч вдруг заметил, что оба топчана пусты. Старик снова зажег и поднял ее над головой. Сомнений не было -  гости ушли, не попрощавшись. Спичка погасла. Сторожка снова погрузилась в темноту.

Графыч сел на свой топчан и подпер голову руками. Разные мысли приходили ему в голову в эти минуты. Едва забрезжил рассвет, старик отправился к токовой сосне. У подножья дерева он нашел глухариные перья и алое пятно на светлом песке. «Тайком, как воры, сонную птицу...» - вслух причитал старик. - «Ведь не с голоду же пропадали...»

В ту же весну Графыч попросил расчет в лесопунк­те и переехал в зверосовхоз...

Мы с Клавой слушали Павла Евграфовича, затаив дыхание. И он, помолчав, закончил:

- С той поры я на глухаря ружья не поднимаю. Да и зачем? Мало их осталось в наших лесах, а птица эта уж больно красивая, гордая птица... Тетеревишками ба­луюсь. Вот и Волоха мой тоже любит погонять тетеревишек. Помнишь, Клавдий, как мы в лесу встретились?

назад