Лишь только весна растопит снега и откроет пути-дороги, охотники спешат попасть в свои заповедные места. Один, прихватив утиные чучела и подсадную крякушу, торопится на заветное лесное озерко. Другой пробирается через шумящие вешними потоками лесные овраги к болоту, где уже не пер­вый год стоит его терем-теремок из побуревших от времени еловых веток и где на заре разгораются жаркие тетеревиные бои. Третий уходит за тридевять лесов и за тридевять озёр. Там, далеко-далеко, где-нибудь на краю мохового болота растут сосны с бронзовыми стволами и корявыми раскидис­тыми сучьями. А на этих соснах в ночных сумерках поют глухари.

Есть свои заповедные места и у меня. Вот что произошло со мной в одном из таких мест.

Осень выдалась в тот год странная: грибов - носи не пере­носи, а на ягоды неурожай. Черника не уродилась, голубика и брусника тоже. И лишь клюквой все болота забиты, так же как лес грибами.

Решил я на зиму хотя бы клюквой запастись. Взял необъят­ную, похожую на сундук, плетёную корзину и уехал на два дня в Нимозеро. Вокруг этого заброшенного хутора, затерявшего­ся среди сосновых лесов и бесчисленных озёр, было немало моховых зыбучих болот, усыпанных хрусткой, уже прихвачен­ной первым морозцем клюквой.

Ночь я провёл на хуторе в пустом доме. А едва начало све­тать на дворе, я уже хлопотал у печи. Быстро разжёг огонь, согрел чай и с первыми солнечными лучами зашагал к огром­ному, протянувшемуся на добрых три километра болоту, кото­рое начиналось неподалеку от хутора.

На таком обширном болоте, затерявшемся среди лесов, меня охватывало чувство неведомого, будто вот сейчас мне откро­ется такое, чего до меня ещё никто не видел.

Однажды я и правда сделал маленькое открытие. Выйдя из леса на край болота, я присел за деревом и стал биноклем об­шаривать крохотные озерки, которые, словно кляксы голубых чернил, были разбросаны по всему болоту. Возле одного тако­го озерка я увидел птицу. Она, как изваяние, неподвижно стояла на своих длинных ногах. Голова её была втянута в плечи, отчего птица казалась сутулой.

Прячась за деревьями, я краем болота стал подкрадываться к птице. Но она уже заметила меня, расправила крылья и улетела. Это была серая цапля. Я очень удивился, что редкая даже для средней полосы птица смогла залететь так далеко на север.

Вот и теперь я подходил к болоту всё с тем же насторожен­ным чувством. Ветви елочек и сосенок царапали меня и гулко стучали по стенкам корзины. Казалось, от этого шума всё жи­вое облетит и оббежит тебя за версту.

На окружённых водой кочках расположилась целая коло­ния чаек, в продолговатых, похожих на канавы бочажинах плавали утки. Я стоял на лесистом бугорке и переводил бинокль с одной кочки на другую - осматривал берега двух не­больших ламбушек. Корзина валялась на земле. О клюкве я совсем забыл.

Солнце уже поднялось над лесом. Засверкала водная гладь крохотных озерков и ламбушек. Вдруг лёгкий порыв ветерка до­нёс до моего слуха хорошо знакомую весеннюю песню тетерева-токовика, которая лесным ручейком журчала вдали, замирала на миг и вновь, набрав силу, неслась по обширному болоту.

Осенний ток тетеревов - не новость для охотника. Ясным осенним утром черныши не прочь позабавиться и вспомнить свои весенние песни. Но осенью они поют уже не так азартно, как весной, а до драк дело и вовсе не доходит. Оно и понятно, не хотят тетерева к зиме друг у друга перья щипать. Ведь всю долгую зиму им вместе жить придётся, спать под снежным одеялом и сообща от лисьих зубов да куньих когтей спасаться.

Я вновь взялся за бинокль. На противоположной стороне в болото острым клином вдавалась поросшая стройными сосна­ми коса. Неподалёку от неё на моховых кочках темнели пти­цы. Одни не спеша кормились ягодами, другие, распушив хво­сты, самозабвенно пели.

 - Лы-лы-лы-лы-лы, - доносил ветер частые переливы тете­ревиной песни. А я стоял и всё слушал, слушал... «Интересно, будут ли здесь тетерева весной токовать или у них есть другое токовище?» - подумал я, присев на бугорок.

Над болотом по-прежнему лилась загадочная тетеревиная песня: «Лы-лы-лы-лы-лы...» И мне казалось, что я отчётливо слышу в ней слова: «Приходи весной, приходи весной, прихо­ди весной!»

...Прошла дождливая скучная осень, за нею сумеречная морозная зима. Наконец, солнце растопило снега, и провор­ные ручейки устремились к своим сёстрам-рекам. Послушал я переливы ручейков - ну точь-в-точь как тетерева поют. И тог­да вспомнил я о приглашении, собрал рюкзак, захватил ружьё - и в Нимозеро.

Ночь провёл на той самой сосновой косе, против которой осенью пели тетерева. Признаться, думал, что из моей затеи ничего не выйдет - нет здесь никакого тока. Да и тетерева, наверное, за долгую зиму позабыли о своём приглашении. Но едва в ночи наметился перелом, как с болота раздалось бодрое и молодецкое «чуф-ши!» Затем ещё и ещё... Казалось, будто невидимые певцы, расшаркиваясь друг перед другом, любез­но предлагают начать концерт.

Наконец, один осмелел и завёл журчащую песню. Её тот­час подхватил целый хор невидимых в темноте птиц. Време­нами тетерева заканчивали пение залихватским росчерком: «Куккарэ», а потом начинали всё сначала.

Когда рассвело, я насчитал поблизости более двух десятков птиц. Их стало больше, чем осенью. На этот раз на ток приле­тели и тетёрки. Я радовался, что не зря приехал сюда. К вече­ру мой новый шалаш стоял уже неподалёку от центра тока, и я ждал, когда вновь начнётся тетеревиное игрище...

Теперь в этом шалаше я встречаю каждую весну.

 

назад