1

В Муторай мы пригнали свой катамаран первого августа. Почти неделю шли в сиреневой дымке. Где-то под Ванаварой на большой территории горела тайга, и дым лесного пожара призрачным маревом стелился над сопками и долинами рек на сотни километров.

Получив на почте письма, ждавшие нас около месяца, мы поспешили в магазин, чтобы запастись хлебом на остаток пути. На крыльце магазина сидели муторайские мальчишки.

- Вы вниз по Чуне идёте? - спросил один из них.

- Идём до самого Байкита, - ответил пареньку начальник нашего отряда Кащенко.

- А в Байкит вчера туристы на байдарках ушли, - сообщил парнишка. - У них собака на верёвке, чёрная...

- Ну, если на байдарках, то нам их не догнать, - заметил начальник. - У катамарана скорость не та.

На широком плёсе, ниже Муторая, подул сильный ветер. Подвесной мотор «Ветерок» натруженно тарахтел, толкая неуклюжий, груженый катамаран, и мы едва заметно двигались навстречу поднявшейся волне.

- Да-а, байдарочникам легче, - сказал Гриша Попилуха. - Байдарка эту волну режет на скорости и не парусит, как наш катамаран.

Начальника отряда занимало другое. Нам предстояло плыть около пятисот километров. Причём не просто плыть, а работать на каждом скальном обнажении и брать образцы. Этот многокилометровый путь был совершенно безлюден - ни одного посёлка. А что, если идущие впереди туристы плохо загасят костёр? Тогда бросай работу и туши лесной пожар. Кащенко уже не раз бывал в таких переделках и отлично представлял, насколько это может задержать маршрут. Одним словом, то, что кто-то идёт перед нами по реке, не радовало начальника.

А туристы-байдарочники шли довольно бойко. Лишь сут­ки спустя мы нашли их стоянку на галечной косе. Костровище с мелкими угольками было залито водой, и это несколько успокоило Кащенко - значит, народ на байдар­ках бывалый.

С каждым днём Чуня уносила нас всё дальше от Муторая. Работы было много, и мы постепенно забыли о туристах.

Однажды мы причалили катамаран к крутому обнажению, которое тянулось по берегу Чуни на добрый километр. Застучали молотки, пошли в ход пёстрые матерчатые мешочки для образцов. Работали мы здесь несколько часов.

Вдруг Гриша, который спустился ниже всех по течению реки, громко свистнул. Мы обернулись. Гриша махал рукой, подзывая нас к себе. Похоже, он нашёл что-то любопытное.

Когда мы подошли, Гриша уже сидел на корточках и гладил чёрную собаку с умными глазами. Пёс лежал в крохотной пещерке, над которой разросся смородиновый куст.

- Вы посмотрите, братцы! - сокрушённо говорил Гриша. - Лапы-то как сбиты...

Он приподнял переднюю лапу собаки. Подушечка на лапе была иссечена мелкими трещинами и кровоточила.

- Ах ты, бедняга! Ах ты, Чёрный! - приговаривал Гриша. - Кого ж ты догонял?

Пёс, склонив голову набок и навострив уши, казалось, ловил каждое слово. Он не спускал с Попилухи внимательных настороженных глаз.

И тут мы вспомнили минутный разговор с муторайскими мальчишками у магазина.

А Кащенко объяснил всё довольно просто.

- Теперь нам этих байдарочников не видать. Отпуск у них подходит к концу, жмут на вёсла, чтобы скорей до Байкита добраться. А собаку прикормили и бросили. Гналась за ними, пока могла, вот и сбила себе лапы. Но до чего ж смышлёная! Мало того, что пещеру нашла, так ещё и с кустиком, чтобы и в жару тень её накрывала. Ну что, ребята, берём в сторожа?

Надо ли было нас уговаривать? Леша-моторист тут же подогнал катамаран к тому месту, где прятался постра­давший пёс, а Гриша, взяв собаку на руки, отнёс её на катамаран и уложил на тёплый, нагретый солнцем ватник.

2

Трудно сказать, какой лакомой косточкой прельстили собаку туристы, прежде чем надеть на шею псу верёвоч­ную петлю и втащить в самолёт вместе с байдарками и рюк­заками.

А может быть, этому гордому и свободолюбивому псу, выросшему в тайге, надоело мыкаться по посёлку и вступать в свары с лохматыми ездовыми собаками и дворовыми беспородными шавками? Чёрного звала тайга, тихая и таин­ственная, где каждый звук настораживал и волновал, а за­пахи доносили весть о глухарином выводке, высыпавшем на берег реки, или о стаде оленей, что паслось в распадке.

Желая скорее попасть туда,  Чёрный позволил надеть на себя вместо ошейника жёсткую верёвку и доверчиво вскарабкался в самолёт. От человека, взявшего его на сворку, пахло тайгой и дымными кострами. А эти запахи для эвенкийской лайки - самые желанные...

Вечером мы разбили лагерь и стали ужинать. Чёрный сидел рядом, и каждый из нас старался угостить его. Один бросал хлебную корочку, другой отваливал ложку каши.

- Зачем собаку портите, - кипятился Гриша. - Учите попрошайничать. Вот поужинаем и все остатки еды отдадим. Надо, чтобы он кого-нибудь одного признал хозяином.

-  Вот ты и будешь его хозяином, - предложил начальник.

Глаза у Попилухи радостно блеснули. Он унёс миску с кашей в палатку и, отыскав на катамаране ножовку, ушёл в тайгу.

Вскоре Гриша появился у костра с осиновым чурбачком. С помощью топора и ножа Гриша выдолбил аккуратное корытце. Вывалив в корытце все остатки пищи, он поставил его перед Чёрным. Пёс с благодарностью принял угощение.

- Поправляйся, Чёрный! - приговаривал Попилуха. - Че­рез недельку лапы заживут и начнёшь бегать.

С лёгкой Гришиной руки все так и стали звать пса Чёрным.

3

Уже в первую ночь наш четвероногий найдёныш показал, что он свободолюбивый и независимый пёс, который не прощает нанесённой ему обиды.

А случилось вот что. После ужина мы ещё немного поболтали у костра, а потом забрались в спальники. Собака осталась за палаткой. Река монотонно плескалась в не­скольких шагах, навевая сон. Кое-кто из парней уже задре­мал. Вдруг парусина палатки затрепетала и, подкопавшись под матерчатый полог, в палатку забрался Чёрный.

- Это ещё что, - строго проговорил начальник отряда и, выхватив из-под изголовья свёрнутый марлевый полог, запустил им в Чёрного. Пёс был не из трусливых. Он моментально отвернул голову, и полог пролетел мимо. Затем Чёрный неторопливо повернулся и, приподняв головой край палатки, выбрался наружу и затих.

- Зачем ты его так шуганул? - посетовал Гриша.

-  Собаке не место в палатке, - ответил Кащенко. - Ты хозяин, ты и подумай, где она должна ночевать.

Утром я вышел из палатки с первыми лучами солнца. Чёрный, свернувшись клубочком, лежал у входа.

Когда из палатки вышел начальник, Чёрный неторопливо отошёл в сторонку и присел. Глаза его внимательно следили за Кащенко.

Утро было прекрасное, настроение у начальника тоже было отличное. Он и не вспомнил о вчерашнем визите Чёрного в палатку.

Увидев пса, начальник радостно приветствовал его:

- А-а, Чёрный, доброе утро, собакевич!

Но не успел он сделать и шага, чтобы потрепать собаку, Чёрный степенно встал и неторопливо отошёл на приличное расстояние. Кащенко растерянно развёл руками и заговорил виноватым тоном:

- Ты что, обиделся, ну не сердись. Ты же умный пёс, а умные собаки без приглашения в палатку не лезут. Ну давай мириться...

Снова шаг в сторону Чёрного, и снова пёс встаёт и гордо отходит. Он не забыл нанесённой ему обиды.

За завтраком начальник несколько раз обращался к сидевшему в сторонке Чёрному. Но тот лишь бросал внима­тельный и, казалось, осуждающий взгляд и отворачивался.

После завтрака Кащенко собрал в корытце остатки ка­ши, а от себя добавил ломоть белого хлеба и понёс Чёрному. Пёс встал и, соблюдая дистанцию, степенно пошёл прочь.

Кащенко обернулся, ища у нас поддержки.

Гриша поднялся, взял у него корытце с едой и поставил у своих ног. Едва Кащенко вернулся к костру, Чёрный, приветливо крутанув хвостом, приблизился к корытцу и в момент разделался с угощением.

4

Пока мы плыли, Гриша делал Чёрному марганцовые примочки, чтобы скорее зажили трещинки на лапах. Во вре­мя работы на обнажениях Чёрного привязывали к борту, и он, расположившись поверх грузов, внимательно следил за нами.

Лишь на ночных стоянках Попилуха отвязывал собаку, чтобы она могла немного поразмяться. А чтобы Чёрному не было жёстко спать, Гриша вырезал ему из кошмы широкий коврик и каждый вечер стелил его у порога палатки.

Через неделю раны на лапах Чёрного зажили, и мы стали выпускать его на берег во время работы. Пёс деловито сновал между нами, нюхал молотки, мешочки для образцов, Гришину полевую сумку. Ему, видимо, было непонятно, поче­му от нас не пахнет порохом и почему мы не идём в тайгу за зверем или птицей.

Однажды, миновав излучину реки, мы вышли на длин­ный спокойный плёс. Лежавший на носу катамарана Чёрный вдруг вскочил. Шерсть на холке вздыбилась, и из груди со­баки вырвалась глухая воркотня.

- Кого-то почуял, - прошептал Гриша и, приставив к глазам бинокль, начал обшаривать берега.

- Ну так и есть, - проговорил он. - Вижу охотничью избу и двух собак.

Гриша торопливо привязал Чёрного к сворке, чтобы пёс не ввязался в драку с чужими собаками.

Когда мы подплыли к охотничьему домику, на берег вышли хозяева. Это были ванаварские охотники. Один пред­ставился Усольцевым, а другой назвался Артёмом. До сезона охоты было ещё далеко, но у хозяев зимовья были свои дела. Рядом с избой они строили баню. Уже пять венцов сруба сверкали золотыми брёвнами окорённой сосны.

Не успели мы познакомиться, как Усольцев вдруг ни с того ни с сего заявил:

- Продайте собаку, сто рублей дам.

Мы переглянулись. Как это так, продать Чёрного? Мы только его выходили, привыкли и вдруг продать.

-  У вас же вон какие отличные собаки, - попытался перевести разговор Гриша.

- Ничего собаки, - степенно ответил охотник. - Дело своё справляют, да только вашей - цены нет. Я её знаю, она ванаварская.  Ганька-эвенк её хозяин. Хорошо соболевал он с ней прошлой зимой.

Пришлось рассказать Усольцеву про то, как к нам попал Чёрный. Порешили на том, что пёс доедет с нами до Подкаменной Тунгуски, а там мы отпустим его. Таёжной собаке нетрудно проделать путь до Ванавары по берегу реки, на которой она родилась.

5

Чёрный окреп настолько, что с неохотой забирался в катамаран и всё чаще шёл берегом Чуни. А потом и экзамен на выносливость выдержал.

Пока начальник и Гриша заканчивали описание очередного обнажения, мы с мотористом спустились по течению и на сухой галечной косе начали разбивать лагерь. В первую очередь выбросили на берег треноги тагана и крючья, на которых подвешивали котлы и чайник. Едва мы начали ставить палатку, подошли Кащенко и Гриша. Им коса не понравилась. До тайги метров триста, а это значит - дрова далеко.

- Давай спустимся до другой косы, - предложил на­чальник.

Мы с Лёшей второпях побросали на катамаран валявшуюся на гальке кухонную утварь и отчалили.

Когда на новой косе встала палатка и мы принялись готовить ужин, оказалось, что крючья тагана остались на прежней стоянке.

- Ну что ж, один из вас утром пробежится вверх по реке, - сказал начальник, достал карту и прикинул расстояние.

Выходило около пяти километров. Чтобы не бросать жребий утром, Лёша тут же, укоротив одну из спичек, протянул мне две спичечные головки. Я вытянул короткую. Это означало, что идти за крючьями надо будет мне.

Утром, пока все ещё нежились в спальных мешках, я позвал Чёрного. Пёс живо вскочил, затем, прогнув спину, вытянул назад одну, другую лапу и заразительно, с визгом зевнул стряхивая дремоту. И вот уже мы идём берегом Чуни.

Густая трава, усыпанная капельками росы, сверкала под лучами солнца. И Чёрный заметно оживился. Он то забегал вперёд и останавливался, выжидающе поглядывая на меня, то спускался к самой реке и шлёпал лапами по мелководью.

Вдруг я увидел, что навстречу нам под самым берегом плывёт выводок нырков. Когда мама-утка находила в навис­шей над водой траве что-то съедобное, она тихо и нежно крякала, и пятеро шустрых утят, стрелками разрезая воду, со всех ног пускались искать добычу.

Я затаился возле куста и обнял Чёрного, чтобы он не рас­пугал выводок. Когда нырки оказались в двух шагах, я, не двигаясь, подобрал маленькую гальку и бросил. Камешек легонько булькнул между утятами.

В ту же секунду Чёрного словно подбросило. Он сделал огромный прыжок и оказался в самом центре выводка. Но крошечных утят словно сдуло с водной глади. А мама-утка, беспорядочно хлопая крыльями, побежала по воде. Чёрный вплавь пустился за ней.

А маленькие хитрецы, вынырнув из воды, сгрудились под кустом. Утка заметила птенцов. Мне казалось, она тотчас бросится к ним, но я ошибся. Она несколько раз предостере­гающе крякнула и неторопливо поплыла к противополож­ному берегу Чуни. Пыхтя и фыркая, Чёрный усердно работал лапами. Ему казалось, что вот-вот он настигнет добычу. А течение тем временем относило и пса, и утку.

Я поднялся на берег и стороной обошёл куст, где таились утята. Пройдя не­много, я вышел на откры­тое место, чтобы Чёрный видел меня.

Мама-утка, убедившись, что увела преследователя от своего семейства, под­нялась на крылья и, сде­лав круг над рекой, плюх­нулась возле куста. Пока Чёрный переплывал речку и догонял меня,  утята с ут­кой благополучно перепра­вились на другой берег и спрятались в тальнике.

Я отыскал крючья для тагана. Солнце тем време­нем поднялось высоко и высушило росу. В траве стрекотали кузнечики и трещали на лету своими розовыми крыльями похожие на маленькие вертолётики красивые сибирские трещотки.

В оба конца мы прошагали десять километров. А Чёрному вздумалось ещё поплавать. Испытание он выдержал отлично, и теперь во время переездов катамаран ему был уже не нужен.

6

Август подходил к концу. Отправляясь поутру в путь, мы всё чаще встречали на гальке слетевшихся к воде глухарей. Нам очень хотелось добыть глухаря, но мотор распугивал птиц. И тогда Гриша решил попытать счастья с помощью Чёрного. Завидев вдали глухарей, он посадил Чёрного на катамаран, а мы выключили мотор.

Когда до выводка оставалось метров сто, мы шестами подогнали катамаран к берегу и Гриша спустил пса с поводка. Глухари звучно захлопали крыльями и потянули к при­брежным лиственницам. А Чёрный мчался следом. Вскоре из тайги раздался его звонкий лай. Гриша с ружьём кинулся на призывный голос собаки.

Катамаран легонько понесло течением. Мы все следили за нашими охотниками. Вскоре увидели под лиственницей Чёрного, а на толстом суку дерева - огромного глухаря. Птица вытянула шею и, казалось, вглядывалась в собаку. А Чёрный, заслышав треск сучьев под ногами хозяина, стал лаять реже и глуше. Видим, как Гриша поднял ружьё, выцелил глухаря, и вот из ствола выплеснулась струя огня и дыма. Глухарь взмахнул крыльями и, снижаясь, потянул вдоль берега к каменной осыпи и скрылся в прибрежных кустах.

- Мазила, - проговорил Кащенко. - Упустить такой обед...

Но тут мы все увидели, как Чёрный, мелькнув между кустами, со всех ног пустился вдогонку за глухарём, а следом за ним и Гриша. Через несколько минут он появился на бе­регу, держа в одной руке ружьё, в другой - громадину глухаря. Чёрный вилял закрученным в бублик хвостом.

- Молодец, Чёрный, - поглаживая пса, приговаривал Гриша. - Без тебя я этого глухаря в камнях ни за что бы не нашёл. - Гриша бросил добычу на катамаран и, довольный, уселся рядом с нами.

- Э-э, да ты что, дохлого, что ли, где-то подобрал? - вдруг проговорил начальник, рассматривая птицу. - Он же без ноги!

Мы глянули и рассмеялись. Действительно, одна нога у глухаря была выедена до самого крыла.

- При чём тут я? - оправдывался Гриша. - Пока я бежал, Чёрный с глухарём разделался по-своему.

- А что, пожалуй, Чёрный прав. Сам нашёл, сам позавтракал, да ещё и с нами поделился.

... Вечером у нас был отличный суп из глухарятины.

7

Чёрный словно понял, что от него требуется. Теперь, пока мы плыли, он обшаривал все берега и, если находил глухаря, заставлял птицу садиться на дерево и звал Гришу.

Однажды во время дневного перехода Чёрный выгнал из тальника зайца. Тот пытался снова юркнуть в тальник, но пёс отрезал ему путь.

Началась лихая скачка вдоль берега. Казалось, вот-вот Чёрный настигнет косого, но тот делал прыжок в сторону. Чёрный проскакивал мимо и, круто развернувшись, снова пускался вдогонку. Заяц уже заметно устал, но тут на его пути появилась осыпь из крупных камней. Несколько раз мелькнул между камнями беленький хвостик зайца и исчез. Чёрный засуетился среди валунов и жалобно,  по-щенячьи, заскулил, словно у него отняли любимую игрушку. Потом он подбежал к воде и, уставившись на катамаран, принялся громко лаять.

- Тебя на помощь зовёт, - сказал Грише начальник. -  Сам оплошал, так думает, хозяин проворней окажется.

- Заводи, Лёша, мотор. Нечего нам с зайцами возиться, не та дичь, - отозвался Гриша.

И катамаран проворно двинулся вниз по реке.

Пристав к обнажению, мы увидели на прибрежной гальке огромное сырое пятно. Казалось, что за несколько минут до нас кто-то полил гальку из лейки.

- Всё очень просто, - сказал Кащенко. - Сохатый или медведь переплыл реку, а в этом месте отряхнулся.

Сохатый куда ни шло, зверь смирный. Хуже, если на нашем берегу, где надо начинать работу, бродит медведь. И Чёрный, как назло, куда-то запропастился. Но тут за речным поворотом раздался злобный лай нашего пса. Начальник тотчас схватил карабин, а Гриша зарядил двустволку пулевыми патронами.

Мы вчетвером, крадучись, двинулись по берегу. Лай Чёрного не прерывался ни на секунду. Когда мы вышли из-за поворота, то увидели, как Чёрный, припадая на передние лапы и ощетинив холку, словно хоккейный вратарь, защищая свои ворота, метался из стороны в сторону. А у отвесной скалы, опустив губастую морду и нацелив на собаку разлапистые рога, стоял красавец лось. Мы облегчённо вздохнули. Ждали встречи с медведем, а вышли на лося. Всё наше оружие оказалось ни к чему.

- Чёрный, ко мне! - крикнул Гриша, но пёс, услышав голос хозяина, разъярился ещё больше. Он начал наскакивать на лося, но всюду его встречали острые отростки рогов.

Мы медленно направились к сохатому. На какой-то миг он повернул в нашу сторону, затем лёгкими прыжками двинулся вдоль берега. Чёрный, не переставая лаять, пустился за ним.

-  Чёрный, Чёрный! - кричал Гриша, но разгорячённый погоней пёс ни на шаг не отставал от сохатого. Наконец зверь и собака миновали отвесную скалу. На пологом берегу лось легко взбежал на кручу и скрылся в тайге. А Чёрный вернулся к нам лишь через час, когда работа подходила к концу.

Вечером у костра Гриша вспомнил:

- Не зря Усольцев говорил, что нашему Чёрному цены нет. Настоящая зверовая собака.

8

Гриша, Гриша! Если бы он только знал, какой фокус выкинет Чёрный на следую­щее утро и как он оконфузит своего хозяина.

Утром, ещё задолго до подъёма, нас разбудил лай Чёрного. Мы уже привыкли к тому, что лайка зря голоса не подаёт, и знали, как Чёрный лает на глухаря, а как на сохатого. Но сейчас он не лаял, а как-то повизгивал рядом с палат­кой. Слышно было, как сухие веточки похрустывали под его лапами.

- Похоже, соболя нашёл, - проговорил Гриша.

Чуткое ухо Чёрного уловило голос хозяина, и он залился ещё громче.

- Похоже, что он разбудил нас всех, - сказал начальник.

- Иди-ка, Григорий, успокой своего горлопана, а мы часок подремлем.

Гриша, кряхтя, выбрался из спальника и обул на босу но­гу сапоги.

Едва он вышел за порог палатки, Лёша приподнялся и приоткрыл клапан окошка. Мы вместе с мотористом приль­нули к капроновой сетке палаточного окна. В двух шагах от палатки, под сосной, стоял наш Чёрный. Горящими глазами он глядел куда-то вверх. Мы с Лёшей тоже подняли взоры и увидели на стволе сосны бурундука. Полосатый зверёк бесстрашно спустился по стволу сосны почти к самой собачьей морде и изредка подёргивал хвостиком. Казалось, он издевался над Чёрным.

Гриша не сразу заметил бурундука и, подобрав здоровенную валежину, несколько раз постучал по стволу. Зверёк метнулся выше, и тут Гриша увидел его.

- Ладно, Чёрный, идём спать, - проговорил Попилуха. - Нашёл с кем связываться.

Когда Гриша вошёл в палатку и начал разуваться, начальник спросил:

- Ну как, велик ли соболь?

- Да это Чёрный белку облаивал, - солгал Гриша, чтобы выгородить собаку, но Алексей хихикнул:

- Правда, у этой белочки пять полосок на спине и хвостик покороче. А Чёрный ничего, молодцом держался, лаял, пока всех не разбудил...

Сон как рукой сняло. Благодаря бурундуку в то утро мы отправились в путь на целый час раньше.

9

Пошла вторая половина сентября. Уже не раз утренние заморозки серебрили инеем траву. Пожелтели берёзки по берегам Чуни, посветлела хвоя лиственниц. Наконец мы приплыли в Байкит. Здесь для меня маршрут кончался, а товарищам моим предстояло пройти до устья Подкаменной Тунгуски, где отряд ожидал экспедиционный катер «Лось».

На аэродроме меня провожали все. Перед тем, как сесть в самолёт, я потрепал Чёрного по холке, а он смешно затряс головой, словно хотел сказать: «Ну зачем эти нежности».

- Не знаю, как мы здесь его оставим, - сказал Гриша. - Уйдёт ли он от нас в свою Ванавару?

... Чёрный не ушёл. Спустя месяц я получил письмо от Попилухи. Гриша писал, что от Байкита пёс целый день шёл следом за катамараном. А они плыли под мотором, да вдобавок течение на Тунгуске куда быстрее, чем на Чуне. Но Чёрный не уходил, и его пришлось взять на катамаран.

Когда закончился маршрут, Гриша отвёз его к родствен­никам в деревню под Новосибирском. Построил ему будку и посадил на привязь, сделав обычной дворовой собакой.

Но ни новых хозяев, ни тёплой будки с ворохом сухого сена Чёрный не признал. Выросший в тайге, он не мог вынести неволи. Пёс перегрыз поводок и исчез. С того дня в деревне его никто больше не видел.

Чёрный отправился на Тунгуску. Из больших рек ему предстояло преодолеть лишь Томь, Чулым и Енисей. Для такого пловца, как наш Чёрный, эти реки серьёзного препятствия не представляли.

Родная тайга звала Чёрного. Он вырос в ней. Она ждала его. Где-то в глубине души я надеялся, что Чёрный не пропадёт. И всё же было жаль, что он пустился в такой долгий и опасный путь.

назад