Рогощенков, И. Неосуществленная надежда (раздумья после юбилея) / И. Рогощенков // Север. – 2004. – №9-10. – С. 30-31.

Восьмидесятая годовщина со дня (4 октября) рождения Дмитрия Яковлевича Гусарова …Чем больше уходит времени, чем дальше от нас физически, тем яснее видится, помнится его душевный строй. Отходят, забываются бытовые черты характера, способы вести работу журнальную, одни из которых нравились, другие вызывали спокойное отношение, земное предано земле, осталось то неуничтожимое, нетленное, чем жила и была жива душа, что одухотворяло его жизненное поведение, что вызывало творческое горение, создавало книги.

Писатель, со своим лицом, со своей темой в военной прозе 70-80-х годов. Осмысление опыта Великой Отечественной войны имело тогда неоценимое духовно-нравственное значение, и творчество Гусарова знали и ценили такие корифеи военной прозы, как В. Астафьев и В. Быков. Одновременно Гусаров около сорока лет возглавлял журнал «Север» («На рубеже»), а делать это было очень нелегко, хотя трудности тогда были иными, чем сейчас. Что для него главное, что второстепенное? Скорее всего, равно близки и важны и писательство, и редакторство – таково уж свойство цельной натуры Дмитрия Яковлевича.

Когда он, еще юноша, добровольцем ушел на фронт, он твердо знал, что защищает свою Родину – многонациональную, но единую и неделимую, спаянную одной великой правдой. И в мирные годы хотел верить и верил: та же великая правда безраздельно правит в стране, только злейшие наши враги не понимают и не принимают ее. Время шло – постепенно открывалось, что среди тех, кто противостоял общему врагу на фронте, нет согласия: единая, казалось бы, для всех правда преломлялась в каждом по-своему, возникали неожиданные оттенки, даже вырастали неизвестно как и откуда обособления и ответвления, соперничество между которыми доходило до вражды.

Хуже всего было то, что рознь не являлась болезнью только литературы, ее заблуждениями и искажениями действительности, – причины розни коренились в самой жизни. Вот это то, что Гусаров принять не мог. Не хотел примириться с таким ходом дела в литературе и жизни. Где только появлялась возможность – противостоял распаду и вражде. В журнале он старался сводить под одной обложкой писателей разных лагерей и ни в коем случае не отдаваться любому крайнему направлению. В личных отношениях то же самое: к примеру, не принял требования Д. Гранина, чтобы его, гранинские, враги становились врагами Гусарова.

Однако самое глубокое осознание и переживание драматического разлада в нашем житье-бытье накапливались и хранились в его душе, редко душа его освобождалась от такой тяжести в творчестве. Исключением является роман «За чертой милосердия». Роман получил широкое признание, но мне думается, смысл и значение его не были восприняты как должно. Ценили это создание писателя за правду о войне, но правда в романе понималась как разоблачение неправды других, как развенчание приукрашенных, упрощенных повествований художественных и трудов исторических. Содержание, безусловно, положительное, безотносительно к ложным изображениям войны, во внимание почти не принималась – таков был общественный настрой. Обуяла жажда развлечений и разоблачений, коренных перемен в общественной жизни, освобождения от догматизма, формализма и застоя. Не поняв главнейшего требования времени – оставить ложных идолов для единства всех в правде истинной, – ушли от застоя, пришли к развалу страны. Отсюда глубокая и не заживаемая душевная рана Гусарова.

Его роман-хроника «За чертой милосердия» написан на документальной основе: все события выверены по дня и по часам, строго привязаны к местности, главные герои – лица подлинные. И все же на события военного прошлого легла печать позднейшего опыта, пережитого и передуманного после войны. Главные герои представляют и выражают два реальных пласта, две реальные силы реальной действительности: один олицетворяет полноту жизни, силу живой жизни, другой – волю и рассудок, направляющие и оформляющие живую жизнь; один стремится жить, как хочется, другой – как должно. «Веселый, подвижный, чуть ироничный к себе и другим, – пишет Гусаров, – Григорьев умел делать все легко и решительно, как бы между прочим, а все получалось у него как надо». «Легкость» и решительность – от чуткости к людям и обстоятельствам, от большого опыта. Не рассуждая много, он интуитивно найдет верное решение там, где аналитик ошибется скорее, ибо все случайности учесть не в силах. Интуиция же близко соприкасается со стихиею жизни, она «знает» и предвидит больше. Почувствовав невыполнимость плана, перестав верить в план, он не будет удачлив: цельность душевная нарушилась, связи с действительностью прервались…

Аристова пугала григорьевская «легкость», ему казалось, «что все радостное в ней идет от удачливости, от какого-то непонятного везения», что такая зыбкая основа ни для чего не может служить опорой. Он умел, раз приняв решение, собрать воедино волю, чувства и разум и действовать непреклонно. Мог ежели не убедить, то заставить и других выполнить приказ, даже с точки зрения здравого смысла невыполнимый.

В военной прозе тех лет приято сочувствовать первому и безоговорочно осуждать второго. Гусаров поступает иначе: надеется примирить своих противоположных по складу героев, примирить не формально – в сюжете романа, а в постижении высшего смысла событий, имевших место «за чертой милосердия»: в высшем смысле, в итоге – победе над врагом – оба они, обе те силы, которые герои представляют, находятся только в видимом противостоянии, по сути же дополняют друг друга; не обладая каждый из них по отдельности полной правдой, все вместе служат ей. Из противоречий возникает гармония. Таков, верил и надеялся Гусаров, высший закон жизни.

Его надежда осталась бы умозрительной, нереальной, ежели бы не появился в романе (неожиданно для самого автора) новый герой – Иван Соболев. Случившееся с ним выделяется из ряда вон и среди трагических событий, которыми богат сверх всякой меры поход партизанской бригады по тылам врага летом 1942 года в Карелии. Бригада уходила от врага. Ивана Соболева ранило в ногу. От него, как от обузы и чтобы не попал в плен, должны избавиться Живяков и Колчин – исполнители воли Аристова, замыкавшие колонну. Стрелять – нельзя, решили бить в голову. Через несколько часов Соболев пришел в себя, а спустя немного дней его, пытавшегося пробраться к своим, подобрали финские солдаты. И вот спустя лет тридцать пять Гусаров записывает рассказ Соболева и включает в роман. Здравый смысл, обыденный рассудок подсказывает нам: в этом рассказе, так или иначе, скажется – пусть самая затаенная – смертельная обида на Живякова и Колчина. Пусть прошло время, прошла жизнь, остыли чувства, но оставит след обида в оттенке мыслей, оценке события каким-нибудь обиняком даст знать о себе. Ничего похожего нет в рассказе Соболева.

Что же, обида, может статься, не возникла и в 1942 году? Значит, еще тогда Иван Соболев оправдал Живякова и Колчина военной необходимостью, то есть был милосерден к ним даже «за чертой милосердия»?

Порядком забытые глубины нравственного существа человека приоткрывает Гусаров, причем не только как факт художественный, но и как явление живой жизни, верно угаданное по сути и значению. Здесь намек на радостный итог от сложения судеб, записанных в «одной бессмертной книге», ибо жизнь строится не на логических отвлеченностях, не на расчетах практической выгоды, а на щедрости нравственного существа человека, милосердного и «за чертой милосердия». Гусаров подходит здесь вплотную к правде истинной – христианскому жертвенному великодушию, что только и может стать надежной основой единства страны, общества, народа, единства неслиянного и нераздельного единства духа в союзе мира, в котором не стеснена самобытность никакой здоровой личности. Этот-то смысл романа Гусарова общество наше не приняло, не оценило.

Надежда писателя не осуществилась: страна из застоя вошла в развал. Стали искать поэтическое единство – в результате создалось множество партий, ни одна из которой не выражала интересы всей России, а только групповые. Развал только усилился …

Дмитрий Яковлевич не сошел со своего трудного пути – поиска правды истинной, но надежда на победу этой правды пошатнулась, что и сократило его жизнь.