Гин, И. Един в трех лицах / И. Гин // ТВР-Панорама. – 2005. – 3 августа.

6 августа исполнилось десять лет, как с нами нет замечательного писателя, многолетнего редактора журнала «Север» и очень хорошего человека Д. Я. Гусарова.

Дмитрий Яковлевич особенно много сделал в документальной прозе, его последние произведения «За чертой милосердия» и «Пропавший отряд» стали событием в российской документалистике. Более тридцати пяти лет он был редактором журнала «Север» (до середины шестидесятых годов журнал назывался «На рубеже»). И мне посчастливилось пятнадцать лет работать с ним.

Писатель

На роман-хронику «За чертой милосердия Дмитрия Гусарова откликнулись многие читатели и коллеги. В публикациях из архива писателя, подготовленных его дочерью Натальей Гусаровой в 90-е годы и опубликованных в «Севере», – отзывы и письма Константина Симонова, Виктора Астафьева, Евгения Носова, Алеся Адамовича, Василя Быкова, Даниила Гранина…

– Скорбь и негодование во мне все эти дни, – писал Евгений Носов. – Какие нелепые и чудовищные людские жертвы из-за чьей-то безалаберности, безнравственной халатности и небрежения человеческой жизнью! А с другой стороны – какое высокое и безропотное мужество нашего многострадального народа! Как же можно так бездарно и безответственно двигать, будто пешки, целые сотни людских судеб?!

Очень и очень злободневно и сегодня звучат эти слова.

Письмо Василя Быкова привлекло меня какой-то естественной простотой. Таким я и представляю себе человека и писателя Василя Быкова. Он совсем не демонстрирует себя. Пишет коротко и непритязательно: «…я постараюсь еще сказать об этом публично и печатно».

Василь Быков слова на ветер не бросал и на ближайшем съезде писателей СССР всю свою речь посвятил только одному писателю – Дмитрию Гусарову, и только одному роману – «За чертой милосердия».

Писательская судьба Гусарова… Она такая же, как и у его современников, писавших о Великой Отечественной войне. Они все словно продолжали жить там, в окопах, партизанских отрядах… Если вдуматься, то это очень и очень непросто.

Существует наивное представление, что правду сказать несложно – лишь бы не мешали. На самом же деле надо еще встать на один уровень с правдой о войне. И все это было достигнуто Д. Я. Гусаровым, когда полным ходом шла работа над романом-хроникой «За чертой милосердия».

Мы привыкли к названию романа-хроники, а оно ведь такое глубокое и незаурядное – было над чем задуматься и читателям семидесятых, и сегодняшним.

Редактор

Известно, что редакторы толстых литературных журналов делятся на работающих и «председательствующих». Последние – это обычно знаменитые писатели. Д. Я. Гусаров был известным писателем, и никто его не осудил бы, если бы он и не стал работающим редактором. Но для самого Гусарова всегда был идеалом главного редактора Александр Твардовский – редактор незабываемого тогдашнего «Нового мира».

Я после весьма краткого пребывания в отделе критики «Севера» был определен в отдел прозы. В нем всем трудно работать, в первую очередь, из-за огромной почты: большое количество рукописей, ответов на них. Дмитрий Яковлевич любил эпистолярный жанр и в этом был настоящим человеком девятнадцатого века: писал обстоятельно, пространно и неторопливо и от нас всех требовал основательных писем, а не кратких отписок. Гусаров смотрел на короткое письмо как на нежелание работать. Письма были моими настоящими мучениями – я за всю жизнь так и не научился их писать. Дмитрий Яковлевич довольно часто возвращал их на доработку, и особенно, конечно, мои. Гусаров любил говорить, что автору надо так отказать, чтобы он был доволен… Легко сказать! Автор же предпочитает, чтобы его обругали, но при этом все-таки напечатали. Я пытался главного редактора убедить, что графоману писать пространно – это все равно, что разжигать его графоманские страсти. Гусарова я не убедил, а только услышал от него, что я упрямый – и не в хорошем смысле этого слова…

Вспоминаю Дмитрия Яковлевича и не могу промолчать о знаменитых публикациях журнала. «Привычное дело» Василя Быкова, «Наш комбат» Даниила Гранина, «Предтеча» Маканина, романы Дмитрия Балашова, переписка Твардовского с писателями, материалы из наследия Пришвина и многие другие. Понятно, что для публикации всего этого в 60-е, 70-е и 80-е годы требовалось немалое мужество.

Дмитрий Яковлевич был деликатен, чуток, участлив, но все это до тех пор, пока не встречался с недобросовестностью. Один литератор взялся что-то сделать в конкретный номер – и подвел. Отложить эту информацию было невозможно. Понятно, что кто-то спешно за него написал материал. И тогда я услышал такие редкие и жесткие слова от Гусарова: «Чтобы больше его в журнале я не видел!»

Он был очень доступен для всех нас, «северян», но бывали чрезвычайные ситуации – это когда появлялись у него в кабинете старые друзья-партизаны. Дело не только в том, что он записывал их рассказы. Это была верность отношениям к друзьям времен войны. Он, не любивший ходить и просить по начальству, много хлопотал за старых товарищей.

Читатель

Гусаров читал много, так много, как никто из нас в «Севере», и, конечно же, не только рукописи.

Как-то вспомнил я, что Твардовский на вопрос жены Пришвина, есть ли место в «Новом мире» для рассказа Михаила Михайловича, ответил, что, как бы церковь не была полна, для городничего место найдется. Дмитрий Яковлевич тут же уточнил, откуда это – из Гоголя, из второго тома «Мертвых душ». Еще первый том мы кое-как знаем, а про второй – не спрашивайте…

Не помню, по какому поводу Дмитрий Яковлевич сказал, что в какой-то пушкинский юбилейный год он перечитал все собрание сочинений поэта – от первого до последнего тома. Я вообще памятлив на «читательские» высказывания, а такое не мог забыть еще и потому, что совсем не способен не сплошное, подряд, перечитывание – хотя бы и Пушкина.

Гусаров, как и во всем, был основательным. Когда печатались в журнале романы Дмитрия Балашова, многие, мало знавшие историю, ахали по любому поводу. Дмитрий Яковлевич, зная о пристальной работе Балашова с летописями (Балашов как-то показывал мне толстые общие тетради с конспектами нужных ему «отрезков» истории по летописям), говорил, что сюжетная канва романов Балашова во многом совпадает с «Историей…» Соловьева. Соловьева же Дмитрий Яковлевич тоже читал сплошь, том за томом, видимо, особенно тщательно, когда столкнулся с исторической прозой Балашова.

Я наблюдал, а может быть, и немного понимал взгляды Гусарова на литературу – все это чаще не в пространных беседах, а в редакционных отрывочных буднях. Меня всегда привлекал Гусаров рассказывающий, хотя он меньше всего походил на записных златоустов.

Обычно, когда Дмитрий Яковлевич собирался домой, уже одетый и с палочкой, заглядывал в наш редакционный штаб, в комнату ответственного секретаря Анатолия Суржко. И так как он не любил спешки, то усаживался против Толиного стола и, опираясь двумя руками на палку, спрашивал: как дела у нас, как и что в типографии? И эти неспешные вопросы и скупые ответы Толи незаметно иссякали, начинались рассказы Дмитрия Яковлевича… К этому времени и мы уже подтягивались в кабинет Анатолия Суржко. Рассказы эти почти всегда о литераторах, о литературе, о литературных нравах… Тут самое главное – не торопиться домой.

Был для меня еще притягательный момент, когда Гусаров любил что-то вспоминать и о чем-то рассказать. Это – во время обеда. Обедали же тогда в известной в те годы столовой Дома политпросвещения. В этих разговорах-повествованиях меня всегда привлекла точность оценок, в том числе и самооценок. Как-то, говоря о писателе Сергее Залыгине, Дмитрий Яковлевич обронил:

– Я – документалист, я не художник. Вот Залыгин настоящий художник…

И еще как-то сказал о себе, почти всю жизнь проработавшем редактором журнала: «Я поневоле дипломат. И даже когда не надо – все по инерции дипломат…»

Такого рода высказывания далеко не часты у Гусарова. Он вовсе не распахнутый человек. Скорее – наоборот.

Вот таким был человек, редактор, писатель, читатель Дмитрий Яковлевич Гусаров. Таким я его помню.